Владимир Шаламов

ГОМЕР

Он сядет в тесный круг
К огню костра меж нами,
Протянет кисти рук,
Ловя в ладони пламя.

Закрыв глаза и рот –
Подобье изваянья,
Он медленно встает
И просит подаянья.

Едва ли есть окрест
Яснее выраженья,
Чем этот робкий жест
Почти без напряженья.

С собой он приволок
Заржавленную банку,
Походный котелок –
Заветную жестянку.

Изгибы бледных губ
В немом трясутся плаче
Хлебать горячий суп –
Коварная задача.

Из десен кровь течет,
Разъеденных цингою, –
Признанье и почет,
Оказанный тайгою.

Он в рваных торбасах,
В дырявых рукавицах,
И в венчиках-слезах
Морозные ресницы.

Стоит, едва дыша,
Намерзшийся калека,
Поднимет не спеша
Морщинистые веки.

Мирская суета –
Не веская причина
Хранить молчанье рта,
Зажав его морщины.

И в голосе слышна
Пронзительная сила,
И пенная слюна
В губах его застыла.

Он – музыка ли сфер
Гармонии вселенной?
Бродячий Агасфер,
Ходячий труп нетленный.

Он славит сотый раз
Паденье нашей Трои,
Гремит его рассказ
О подвигах героя.

Гремит его рассказ,
Почти косноязычный,
Гудит охрипший бас,
Простуженный и зычный

А ветер звуки рвет,
Слова разъединяя,
Пускает в оборот,
В народ перегоняя.

То их куда-то вдаль
Забрасывает сразу,
То звякнет, точно сталь,
Подчеркивая фразу.

Что было невпопад
Иль слишком откровенно,
Отброшено назад,
Рассеяно мгновенно.

Вокруг гудит оркестр
Из лиственниц латунных,
Натянутых окрест,
Как арфовые струны.

И ветер – вот арфист,
Артист в таком же роде,
Что вяжет вой и свист
В мелодию погоды.

Поет седой Гомер,
Мороз дерет по коже.
Частушечный размер
Гекзаметра построже.

Метелица метет
В слепом остервененье.
Седой певец поет
О гневе и терпенье.

О том, что смерть и лед
Над песнями не властны.
Седой певец поет,
И песнь его – прекрасна.

***
Стихи — это судьба, не ремесло,
И если кровь не выступит на строчках,
Душа не обнажится наголо,
То наблюдений, даже самых точных,

И самой небывалой новизны
Не хватит у любого виртуоза,
Чтоб вызвать в мире взрывы тишины
И к горлу подступающие слезы.

1962
***
Рассейтесь, цветные туманы,
Откройте дорогу ко мне
В залитые льдами лиманы
Моей запоздалой весне.

Явись, как любовь – ниоткуда,
Упорная, как ледокол.
Явись, как заморское чудо,
Дробящее лед кулаком!

Сияющей и стыдливой,
В таежные наши леса,
Явись к нам, как леди Годива,
Слепящая снегом глаза.

Пройди оледенелой тропинкой
Средь рыжей осенней травы.
Найди нам живую травинку
Под ворохом грязной листвы.

Навесь ледяные сосульки
Над черным провалом пещер,
Шатайся по всем закоулкам
В брезентовом рваном плаще.

Такой, как была до потопа,
Сдвигающая ледники.
Явись к нам на горные тропы,
На шахты и на рудники.

Туши избяные лампады,
Раскрашивай заново птиц,
Последним сверкни снегопадом
Дочитанных зимних страниц.

Разлившимся солнечным светом
Стволов укорачивай тень
И лиственниц голые ветви
С иголочки в зелень одень.

Взмахни белоснежным платочком,
Играя в гусей-лебедей.
Набухни березовой почкой
Почти на глазах у людей.

Оденься в венчальное платье,
Сияющий перстень надень.
Войди к нам во славу заклятья
В широко распахнутый день.


* * *
Замолкнут последние вьюги,
И, путь открывая весне,
Ты югом нагретые руки
Протянешь на север ко мне.

С весьма озабоченным видом,
Особо наглядным с земли,
На небе рисунки Эвклида
Выписывают журавли.

И, мокрою тучей стирая
Летящие вдаль чертежи,
Все небо от края до края
Затягивают дожди.


* * *
Ты держись, моя лебедь белая,
У родительского крыла,
Пролетай небеса, несмелая,
Ты на юге еще не была.

Похвались там окраскою севера,
Белой родиной ледяной,
Где не только цветы – даже плевелы
Не растут на земле родной.

Перепутав значение месяцев,
Попади в раскаленный январь.
Ты не знаешь, чего ты вестница,
Пролетающий календарь.

Птица ты? Или льдина ты?
Но в любую влетая страну,
Обещаешь ей лебединую
Разгулявшуюся весну.

Но следя за твоими отлетами,
Догадавшись, что осень близка,
Дождевыми полны заботами
Набежавшие облака.


* * *
Я вижу тебя, весна,
В мое двойное окошко.
Еще ты не очень красна
И даже грязна немножко.

Пока еще зелени нет.
Земля точно фото двухцветна,
И снег только ловит момент
Исчезнуть от нас незаметно.

И сонные тени телег,
Поскрипывая осями,
На тот же истоптанный снег
Выводят как осенью сани.

И чавкает дегтем чека,
И крутят руками колеса,
И капли дождя щека
Вдруг ощущает как слезы.


* * *
Луна, точно снежная сойка,
Влетает в окошко ко мне
И крыльями машет над койкой,
Когтями скребет по стене.

И бьется на белых страницах,
Пугаясь людского жилья,
Моя полуночная птица,
Бездомная прелесть моя.

Я много лет дробил каменья
Не гневным ямбом, а кайлом.
Я жил позором преступленья
И вечной правды торжеством.


Пусть не душой в заветной лире —
Я телом тленья убегу
В моей нетопленой квартире,
На обжигающем снегу.

Где над моим бессмертным телом,
Что на руках несла зима,
Металась вьюга в платье белом,
Уже сошедшая с ума,

Как деревенская кликуша,
Которой вовсе невдомёк,
Что здесь хоронят раньше душу,
Сажая тело под замок.

Моя давнишняя подруга
Меня не чтит за мертвеца.
Она поёт и пляшет — вьюга,
Поёт и пляшет без конца.