Метель упала на город...
И Москва сразу сделалась городом-призраком. И только огни встречных машин тускло светили через ветровое стекло.
Снег, шедший весь предыдущий день, полетел снова, едва мы вышли за ворота кладбища...
Наверное там, на небесах, дед отчитался перед высшим начальством, что мероприятие, связанное с его уходом, на этой земле закончено.
И природе было позволено вернуть все на свои места. И начался снегопад...
По которому я четыре часа добиралась из Рязани в Москву, чтобы исполнить свой гражданский долг.
Мне вдруг нестерпимо захотелось проводить Данилыча в последний путь. Может быть потому, что других - не получилось. И Высоцкий, и Окуджава, и Каплан ушли без меня...
И я бросила все - и внуков, и грядущий фестиваль, и умчалась на вокзал.
Ведь с живыми я еще успею разобраться. А последнему рыцарю авторской песни надо было сказать последнее "прости".
Автобус еле полз по заснеженной дороге, но до столицы все-таки добрался. И я бежала - сначала на метро, а потом с "Ботанички" в павильон, проклиная этот снег и запертые ворота. И нарезая лишние круги по ВВЦ...
Я шла по дороге в полном одиночестве и тишине, смотрела на фонари и красоты зимы уже не замечала.
НЕ радостно начался год. И хотелось одного - поскорее увидеть тех, кто разделит мою печаль...
В родную "Республику песни" можно ввалиться в любое время дня и ночи. Моему появлению там уже давно никто не удивляется. Поэтому мне просто кивнули, выдали дежурную кружку горячего чая, и обозначили фронт работ: это - моешь, это - чистишь, это - убираешь....
И до глубокой ночи мы готовили поминки: еду - туда, столы - сюда...
Еще вспомнить - где лежит банер с последнего концерта Аграновича. Еще - притащить проэктор, скатерти, посуду... Короче, успеть сделать ночью то, до чего руки днем не дойдут...
А утром, залив в себя чашку кофе, я уже неслась обратно на метро, чтобы в 11 быть в Доме Кино.
Впрочем, неслась, это громко сказано - скорее ползла. Ибо снегом занесло все тайные тропы к "Ботаничке", и их приходилось протаптывать заново. Что мы и делали, поминая недобрым словом небесную канцелярию....
А в голове крутилась дедова песенка: "Пыль, пыль, пыль, пыль из под шагающих сапог"...
Только вместо пыли был снег.
А потом был зал, и его куртка с орденами, которую 60 лет назад он "махнул не глядя" на только что пошитый костюм.И розы, которые несли к этим орденам.
И много хороших слов. И знакомые лица в зале. И почетный караул, который сменился не один раз. И который сфотографировать так и не поднялась рука...
И совершенно умиротворенное лицо Евгения Даниловича - догнавшего, наконец, свой полк...
И его голос, певший ту самую "Пыль", под которую мы подходили к нему прощаться...
И были заснеженные ели на Востряковском. И надгробия, похожие на людей. Где все памятники облачились в шубы и шапки. Как будто все похороненные там евреи вышли нам навстречу, чтобы принять деда в свои ряды...
А военный оркестр играл что-то печальное. Розы ложились в снег. И солдаты стреляли в свинцовое небо...
А когда мы вернулись к автобусу - опять началась метель. Словно все те, кто отвечает за погоду, все эти несколько часов простояли перед Данилычем по стойке "Смирно!" - а потом по команде "разойдись!" - вернулись к своим зимним обязанностьям.
А мы - вернулись к своим. И я неслась на другой конец Москвы, где вспоминая Аграновича, маэстро спел пронзительные морозовские строчки: "все мело, мело, все крошило мелом, все белым - бело, порошило белым. То ли от свечи, то ли от лампады, горний свет в ночи на страницы падал"...
А мне на страницы, падал свет души Евгения Даниловича. Которого мне повезло видеть и слышать. С которым удалось "постоять рядом".
И который казался вечным - как этот мир....
В Аграновиче редкостно совпали три главные ипостаси: творца, защитника и человека. Он не потерял ни одну из них, несмотря на свой очень почтенный возраст - которого собственно никто и не замечал...
Он действительно был рыцарем - и очень светлым человеком.
Упокой, Господи, его душу! Пусть ТАМ ему будет хорошо - он заслужил это, как никто другой!